В 1970-х — 1980-х советская власть открыла пять атомных электростанций на территории Украины. В марте 2022 года российская армия захватила Чернобыльскую и Запорожскую АЭС, тем самым превратив их в потенциальные ядерные бомбы.
В тексте «Ядерная кибервойна» украинская исследовательница цифрового милитаризма Свитлана Матвиенко разбирает, почему политика вокруг строительства АЭС — упущенный из виду случай сырьевого колониализма, а оккупация электростанций — акт ядерного терроризма с империалистическими корнями. Теоретикесса также размышляет о пересечении кибер- и ядерных способов ведения войны на примере вредоносного кода Stuxnet, сорвавшего производство атомных бомб в Иране, и застрявших в стенах Запорожской АЭС снарядов, запущенных российской армией.
«Беда» перевела текст, изначально опубликованный на платформе e-flux в апреле 2022 года.
Вместе с целенаправленными авиаударами по инфраструктуре украинских городов одним из первых событий полномасштабного вторжения России в Украину стала оккупация Чернобыльской АЭС 24 февраля. Неделей позже, вечером 3 марта, российская ракета ударила по индустриальной зоне Энергодара, города-спутника в пяти километрах от крупнейшей атомной электростанции в Европе. Запорожская АЭС, работающая с 1972 года, расположена на реке Днепр в южной части Украины и оснащена шестью действующими легководными ядерными реакторами под давлением. Ночью, после удара по Энергодару, российские войска начали двигаться к атомной электростанции. Вскоре они захватили станцию, прорвавшись через ряды местных подразделений украинской территориальной обороны. В ответ на постоянные обстрелы гражданской инфраструктуры, в том числе разрушение школы и жилого здания, члены этих подразделений бросали коктейли Молотова в российские танки. После двух с половиной часов российского наступления украинские войска, охранявшие атомную электростанцию, отступили, отказавшись вступать в бой на территории АЭС[1]. Российская армия прорвалась через ворота станции. Работни:цы АЭС продолжали тщетные попытки остановить войска. Они выкрикивали предупреждения через громкоговоритель: «Это ядерный объект! Вы несете угрозу ядерной и радиационной аварии! Прекратите стрельбу! Это акт ядерного терроризма!»[2] Около полуночи в результате непрекращавшихся обстрелов со стороны российских войск в учебном корпусе на территории станции начался пожар. Он полыхал по крайней мере четыре часа ранним утром 4 марта. В конце концов пожар потушили, но он стал одним из самых ужасающих событий нашего времени, разворачивавшихся в прямом эфире[3]. Оккупация сразу двух АЭС — Чернобыльской и Запорожской — создала ощущение близости катастрофы и в каком-то смысле вторила ядерным угрозам, произнесенным Владимиром Путиным 27 марта, когда он отдал приказ российскому министру обороны и начальнику Генерального штаба Вооруженных сил перевести силы сдерживания российской армии в «особый режим боевого дежурства». Эти случаи «ядерного терроризма» находятся на пересечении кибер- и ядерных способов ведения войны, где две основные силы кибервойны соединяются для реализации самого мрачного сценария. Стоит надеяться, что мы все еще можем избежать этого исхода.
Ядерная напряженность в киберпространстве
Кибервойна — крайне сложное инвазивное и насильственное событие. В ее основе работа нескольких информационных систем. Она проходит сквозь различные материальности и потоки, от цифровых до состоящих из плоти и крови. В нашем недавнем исследовании с теоретиком медиа Ником Дайер-Уизефордом мы предлагаем широкое политико-экономическое определение кибервойны как проявления периодических технологических революций (индустриальной, цифровой, кибернетической), посредством которых обновляется капитал. Порожденная кибернетикой времен Второй мировой и холодной войн кибервойна ориентирована на будущее. Она ведет к новым уровням автоматизации, которые, вероятно, затронут все социальные отношения в XXI веке, включая ведение войны. В отличие от военных специалист:ок или специалист:ок по безопасности, мы не разделяем кибервойну (в форме кибератак, дезинформации, психологических операций) и боевые действия на земле. В книге «Кибервойна и революция» мы подчеркиваем, что кибервойна — как в оборонительных, так и в наступательных аспектах — может быть отдельной, предшествующей или же одновременной с другими формами враждебности, включая использование кинетического оружия[4].
Наша работа отслеживает историю кибервойны — и как идеи, и как метода ведения войны — через множественность далеких и взаимосвязанных сфер и контекстов. Как и все прочие исследователи кибервойны, мы должны были обратить внимание на тот факт, что ее генеалогия, как это ни парадоксально, коренится в научной фантастике Уильяма Гибсона. «Нейромант» дал нам представление о киберпространстве как о «согласованной галлюцинации, создаваемой и поддерживаемой день ото дня миллиардами операторов всех наций, начиная с детей, изучающих азы математических наук, <...> [о] логическом представлении сведений, содержащихся в памяти и на магнитных носителях всех компьютеров всего разумного человечества»[5], где хакер эксплуатируется корпоративным магнатом[6]. Американские фильмы поп-культуры 1980-х, такие как «Военные игры», также внесли свой вклад в создание образа неожиданной ядерной войны. В фильме 1983 года, который, по слухам, так взволновал сорокового президента США Рональда Рейгана, что тот воспринял его как предупреждение об угрозе, два хакера-подростка заходят в компьютерную сеть, чтобы изменить свои оценки в старшей школе. Вскоре они оказываются в мире онлайн-игр — шахмат, шашек, нардов и покера, — чтобы в итоге обнаружить еще более соблазнительные предложения: «Войну на нескольких театрах военных действий с применением химического и биологического оружия» и «Глобальную термоядерную войну». Название второй игры отсылает к книге Германа Кана 1960 года на соответствующую тему, в которой он разрабатывает стратегические доктрины ядерной войны и оценивает их эффект на баланс сил в мире. Подростки решают сыграть в эту игру на стороне Советского Союза, планируя атаку на американские города и перенаправляя и фокусируя военный кибервзгляд на собственном государстве. Но внутри компьютерной сети, где постоянно возникают новые связи, позволяющие привести ранее далекие области к необычайной близости, эта симуляция воображаемого врага ошибочно принимается за реальную. В результате последовавший ответ командования воздушной обороны Северной Америки практически приводит к третьей мировой войне, приведенной в исполнение из киберпространства.
К 1990-м кибервойна перестала быть фантастикой, хотя военные и специалист:ки по безопасности все еще вели споры относительно ее масштаба и влияния — и открыто в прессе, и за закрытыми дверьми элитных аналитических центров. Одновременно с этим США, Китай и другие страны часто инициировали так называемые операции. Они были либо полностью цифровыми, либо гибридными, когда цифровые процессы этих операций затем разворачивались и на земле. Операция «Лабиринт лунного света», проведенная около 1999-го, была связана с серией проникновений в сети Пентагона, НАСА, Министерства энергетики США, а также частных университетов и исследовательских лабораторий. За теми ранними мероприятиями последовали операции «Марка изготовителя», «Штормовое облако» и другие кибератаки под несколько странными названиями. Одним из наиболее известных примеров является операция «Титановый дождь» 2003 года. Она, предположительно, была проведена хакерами из Китайской Народной Республики, возможно, членами Народной освободительной армии, которые попытались проникнуть в сети оборонных учреждений, военных подрядчиков и высокотехнологичных предприятий США. В рамках относительно недавней операции «Степь гризли» хакерские группы Cozy Bear и Fancy Bear, предположительно, спровоцировали утечку информации Национального комитета Демократической партии во время выборов в США в 2016 году. В 2008 ей предшествовал «худший в истории взлом компьютеров вооруженных сил США», приписываемый российским агентам. Операция «Картечь янки» стала катастрофическим событием, в результате которого вредоносный код, помещенный на флеш-накопитель, был загружен в сети Центрального командования США [7]. Она стала поворотным моментом для американского правительства с точки зрения кибербезопасности и привела к созданию Киберкомандования США[8]. С тех пор эта организация отвечает за координацию кибердеятельности различных военных служб и за проведение операций в киберпространстве — области институционального контроля, которая в 2011 году была официально определена как столь же важная, что и земля, море, воздух и космос. Другими словами, киберпространство официально стало ключевой территорией для нерегулярных войн, которые ведутся государственными и негосударственными субъектами[9].
В некоторых из этих операций киберпространство войны пересекалось с киберпространством ядерного конфликта. Учитывая историю кибернетики и историю атомной энергетики и оружия, эта связь не нова и не удивительна, но за последнее десятилетие она, безусловно, возобновилась. Управление и контроль за ядерным оружием все больше зависит от цифровых систем коммуникации, поломка которых может привести к катастрофе. И как нам напоминают политологи Эрик Гартцке и Джон Линдсэй, в своих стратегиях кибервойна всегда была «термоядерной», и хотя ядерное оружие и кибероперации почти полностью противоположны в разрушительных возможностях, они тем не менее «дополняют друг друга исключительным образом»[10]. Способы достичь такой комплементарности разнообразны. Наиболее показательным примером этих взаимодополняющих сил стала операция «Олимпийские игры», совместный проект американских и израильских агентств, известный использованием новейшего вредоносного программного кода Stuxnet, уничтожающего центрифуги для обогащения урана. Между 2010 и 2012 годами операция вывела из строя более тысячи центрифуг на иранском заводе по обогащению урана в окрестностях города Нетенз, чтобы «саботировать иранскую программу по обогащению урана и помешать президенту Махмуду Ахмадинежаду создать ядерную бомбу»[11]. Как пишет Ким Зеттер, журналистка, специализирующаяся на кибербезопасности, компьютерный червь Stuxnet по сей день известен как один из самых сложных когда-либо изобретенных вирусов, настолько уникальное программное обеспечение, что оно войдет в историю как первое цифровое оружие в мире, чей предупредительный выстрел объявил эру цифровых войн[12]. По оценкам криптографа Брюса Шнайера, эту программу могли писать от восьми до десяти человек в течение шести месяцев. Она также требовала лабораторного тестирования и сбора обширных разведданных для успешного поражения цели[13].
Империалистические корни ядерной оккупации
Хотя украинские войска и вышли из Чернобыльской зоны отчуждения, не вступая в боевые действия, Государственная инспекция ядерного регулирования Украины сообщила, что тяжелая военная техника российской армии вспахала достаточно зараженной земли, чтобы значительно превысить нормальные значения гамма-излучения в зоне[14]. Эксперт по ядерной безопасности Джеймс Эктон заметил, что захват печально известной станции добавил «разворачивающейся гуманитарной катастрофе, созданной российским незаконным и не спровоцированным вторжением в Украину, тревожное ядерное измерение». Этот захват также является «грубейшим нарушением гарантий безопасности, предоставленных Москвой в 1994 году, когда Киев позволил вывезти ядерное оружие, оставшееся на территории Украины после распада Советского Союза»[15]. Оккупация Чернобыля превратила всю оставшуюся на станции инфраструктуру по производству атомной энергии в ядерное оружие. Это превращение является актом ядерного терроризма.
Преднамеренный и противоправный акт терроризма, совершенный повстанцами или правительствами, может быть реализован сам по себе или же в контексте войны. Данный случай следует рассматривать именно как последний. «Очевидно, что война и террор тесно связаны», — пишет историк Чарльз Таунсенд. «Сложно представить войну, которая бы не порождала огромного страха среди большого количества людей. Иногда страх не просто побочный продукт насилия, а его основная цель. Суть терроризма заключается в отказе от боя. Он поражает цели так, чтобы помешать обороне (или, лучше сказать, сделать ее невозможной)»[16], — объясняет он. Российские войска, судя по всему, были лучше подготовлены к параду, чем к бою. В ходе своего провалившегося блицкрига они намеревались добиться победы серией рассредоточенных террористических актов. Их атаки «как по выбранным, так и по случайным целям» были призваны привлечь внимание и парализовать страну, повергнув всех в шок, ужас, страх или сломленность[17]. Оккупация атомной электростанции — один из таких террористических актов, направленных в равной степени на тех, кто проживает поблизости и вдали. Он открывает множество каналов для переговоров и давления, чтобы компенсировать неорганизованность вторжения российских войск.
Чтобы лучше понять вновь и вновь возникающую связь между «кибер-» и «ядерным» в кибервойне, давайте внимательно рассмотрим структуру двух случаев: операции Stuxnet и оккупации Чернобыльской и Запорожской АЭС. Захват электростанций, как может показаться, сильно отличается от крайне сложного компьютерного червя Stuxnet, внедренного для симулирования и замедления работы иранских центрифуг. После относительно легкого захвата Чернобыльской АЭС оккупации Запорожской АЭС было оказано серьезное местное сопротивление. Это нападение было гораздо более рискованным и невменяемым. Захват проводился посредством обстрела электростанции снарядами, многие из которых взрывались не сразу и буквально падали на предприятие, как камни, катапультированные свирепой средневековой армией. Часть этих снарядов ударила по системе охлаждения трансформатора, обслуживающего ядерные реакторы Запорожской АЭС. Прежде чем быть обнаруженными, они, не взорвавшись, застряли в стенах зданий и элементах инфраструктуры. Затем российские отряды приступили к поиску, сбору и подрыву этих боеприпасов прямо на территории станции. Во время этих событий на Запорожской АЭС мы наконец столкнулись с варварским измерением кибервойны, когда реальность ее антиутопического и даже апокалиптического будущего временно или навсегда вторгается в настоящее.
Если код Stuxnet проник в системы, чтобы вмешаться в их механическую работу и замедлить предполагаемое производство ядерной бомбы, то реактивные гранаты российских захватчиков проникли в системы атомной электростанции, чтобы дестабилизировать сложную совокупность сетей, выходящую далеко за пределы Украины и обеспечивающую международный обмен информацией по контролю за ядерной безопасностью и по регулированию производства энергии. Эти два случая структурно похожи, второй просто-напросто является перевернутой версией первого. Они оба демонстрируют, что акт кибервойны всегда формируется на пересечении различных областей, включает разнообразные материальности и непременно связан с военными действиями. В отличие от Stuxnet, целью терроризма на Запорожской АЭС было ускорить трансформацию индустриального объекта в потенциальную ядерную бомбу. Однако, как объясняет глава «Энергоатома» Петр Котин, ни в случае возможной аварии на Чернобыльской АЭС, ни при взрыве на Запорожской мы не увидим грибовидного облака. Повреждение реактора или контейнера с переработанным топливом или же сильный взрыв рядом с реактором могут запустить цепную реакцию или иной ответ системы на «необычную активность». Это, в свою очередь, может привести к тому, что произошло в 1986 году, — к взрыву «грязной бомбы», который высвободит и выбросит огромное количество радиоактивных элементов[18]. По словам Котина, повреждение одного контейнера на Запорожской АЭС будет соответствовать 10 процентам чернобыльской катастрофы. Однако на Запорожской станции 173 таких контейнера[19].
Как и всякий террористический акт, захват атомных электростанций российскими войсками во многом ориентирован на средства массовой информации. Но он при этом стремится только к такому освещению, которое можно контролировать. 7 марта 14 журналистов, обслуживающих российские государственные медиа, посетили Запорожскую АЭС, чтобы сделать репортажи, в которых работни:цы станции должны были приветствовать и благодарить захватчиков за то, что их спасли в результате «спецоперации»[20]. Другие свидетель:ницы, включая представитель:ниц Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ), либо не имели доступа к объектам, чтобы оценить их состояние и уровень нанесенного ущерба, либо не хотели их посещать. Причины оккупации Чернобыльской и Запорожской АЭС могут быть разными, но их одинаково сложно понять. Котин предполагает, что банальным объяснением может быть то, что ядерное предприятие представляется хорошей военной базой, так как техника там защищена от ударов воздушных сил Украины. Другим намерением России может быть присоединение Запорожской АЭС к энергетической системе Крыма, или же причина может иметь отношение к дискуссиям нулевых, вспоминает Котин, когда Путин пропагандировал идею об объединении украинских и российских атомных станций в единый промышленный комплекс под контролем и командованием головного управления в России[21]. Следы этой имперской фантазии очевидным образом прослеживаются и в случае ядерного терроризма, разворачивающегося на наших глазах.
В середине марта украинская национальная атомная энергогенерирующая компания «Энергоатом» сообщила о нахождении 11 работни:ц российской государственной корпорации по атомной энергии «Росатом» на территории Запорожской АЭС[22]. В данном случае российская армия и огромная государственная корпорация участвуют в совместном акте ядерного терроризма. Империалистическая генеалогия этого акта уходит корнями в советское время, когда в 1970-х почти одновременно началось строительство всех украинских атомных станций: Южно-Украинской, Ровенской, Хмельницкой, Запорожской, а также выведенной из эксплуатации Чернобыльской. Тогда СССР объявил о цели увеличить свою «долю на мировом рынке ядерной энергии» посредством «экспорта услуг по обогащению урана в западные страны», рассчитанного на «расширение ранее ограниченной роли» в международной ядерной торговле[23]. Миф о «мирном атоме» был охотно принят на фоне советского энтузиазма относительно потенциала атомной индустрии, которая обещала перезапустить стагнирующую экономику, сделав ее тем, что историк Пол Джозефсон называет «коммунизмом на атомной тяге»[24]. Вместе с реакторами ВВЭР-1000, ВВЭР-440 и ВВЭР-320 советско-российского производства эти станции одновременно материализуют ядерное настоящее Украины и представляют собой остатки советского атомного прошлого. Неудивительно, что это инфраструктурное наследие привлекает российскую имперскую армию.
В Украине навязанный нарратив о «мирном атоме» был предметом непрекращающегося субверсивного черного юмора. В 1970-х популярный лозунг, выражающий советский ядерный энтузиазм: «Пусть атом будет работником, а не солдатом» («Хай буде атом робітником, а не солдатом») — был установлен на крыше дома № 6 по улице Сержанта Лазарева, одного из самых высоких жилых зданий в центре города Припять. Надпись призывала «правильно» мыслить и говорить о «мирном атоме», несмотря на то, что производство плутония военного назначения было общеизвестной тайной еще до того, как скорая трагедия 1986-го сделала Припять радиоактивным городом-призраком [25]. Индустрия атомной энергетики наряду с кибернетикой стала основной действующей силой технологической современности: она способствовала необратимому взаимопроникновению войны и мира. Переплетение карьер ключевых фигур этой науки также демонстрирует близость бомбы и мирного атома. «Игорь Курчатов, возглавлявший проект атомной бомбы, — отмечает Джозефсон, — на склоне лет находился в поиске мирных атомов, так как был в ужасе от многомегатонных водородных бомб. Анатолий Александров, его преемник в Институте атомной энергетики, <...> получил известность в результате разработки атомных подводных лодок и навлек на себя дурную славу за проектирование чернобыльского реактора»[26]. Гигантские литеры лозунга о «мирном атоме» все еще стоят на крыше жилого дома в Припяти. До войны между Россией и Украиной посетитель зоны отчуждения мог увидеть игривую субверсию идеологического слогана: «Хуй буде атом робітником, а не солдатом» («Хуй будет атом работником, а не солдатом»).
Ядерный колониализм
Вторжение России в Украину сделало неотложной необходимость критического анализа империи и колониализма c целью определить, на что опираются имперские фантазии и навязчивые идеи. Как могли бы отметить историки, отношения колониальной истории Украины и Российской империи не прямолинейны. «Нужно быть осторожным, применяя термин „колония“ по отношению к украинским территориям, находящимся во власти Российской империи или Советского Союза», — замечает историк Ярослав Грицак[27]. Действительно, случай Украины довольно запутанный: территория всегда приграничная, вечное место встречи кочевников. Поэтому Украина «представляет широкое разнообразие колониальных опытов, которые сложно сгруппировать под общим знаменателем постколониальной теории», так что одним из самых продуктивных подходов здесь будет концепция внутренней колонизации, точнее, «модернизации при внутренней колонизации»[28], объясняет Грицак. Здесь он отсылает к аргументу историка Тимоти Снайдера о том, что «Иосиф Сталин описывал логику своей первой пятилетки как логику внутренней колонизации, в которой советская власть должна обращаться со своими территориями, как империи времен морских завоеваний обращались со своими дальними владениями»[29]. Среди нескольких прочтений идеи «внутренней колонизации» выделяется термин «эндоколонизация» философа Поля Вирильо за счет его акцента на роли «военной модели» в возникновении и функционировании современного государства (где Советское государство является одним из примеров): «В отличие от экзоколониализма, ассоциирующегося с территориальной экспансией и строительством империй в течение последних шести или семи тысячелетий, эндоколониализм — это колониализм, обращенный внутрь»[30]. Как отмечает социальный теоретик Удо Краутвурст, для Вирильо это понятие из работы «Чистая война»[31] означает «интенсификацию и экстенсификацию войны внутри фактически существующих государственных форм, экспансию принципа Государства, направленную внутрь, проявляющуюся в растущей милитаризации социального»[32]. Акт ядерного терроризма, совершенный Россией во время тотальной войны между Россией и Украиной, — пример комплексной «асимметричной войны и функции военного контроля в современных медиированных обществах, направленной на „удержание заложников“»[33], — произрастает из колониального контроля за территориями в рамках империалистического политико-экономического господства Советского государства над Украиной. Оккупация Запорожской АЭС не случайна. Это империалистическая эксплуатация «уязвимости нулевого дня» посредством кибервойны, когда варварская армия из другой эпохи заходит на твою землю, словно она все еще входит в состав политико-экономического союза, распавшегося более 30 лет назад.
Усилия России по внутренней колонизации также связаны с другим типом колониализма: ядерным колониализмом, или колониализмом отходов. Хотя большая часть загрязнения Чернобыльской зоны произошла в результате радиоактивного выброса во время аварии 1986 года, изначальное загрязнение этой местности началось десятилетием ранее из-за нескольких аварий и утечек. В архивах КГБ, связанных с Украиной, хранится множество отчетов о технических неполадках на первых этапах строительства станции в 1970-х, а также более поздние отчеты о значительных радиоактивных утечках в первой половине 1980-х. Между 1983 и 1985 годом на Чернобыльской АЭС произошло пять серьезных аварий и 63 первичных поломки оборудования. Эта информация не была обнародована. В то же самое время, согласно внутренней коммуникации КГБ, в результате этих утечек уровень радиоактивности в близлежащих деревнях превышал допустимый в сотни раз.
По суммарному количеству квадратных километров, контролируемых Российской империей в течение всей ее истории, она является «самой большой и самой долговечной империей <...> Вместе Московское государство, Россия и СССР контролировали 65 млн км²/лет — много больше, чем Британская империя (45 млн км²/лет) и Римская (30 млн км²/лет)» [34]. Чтобы управлять огромными территориями с перифериями, определенными этническим или национальным большинством, Советский Союз применял два противоположных подхода к управлению населением: насильственное переселение и препятствование социальной миграции. Вторая стратегия осуществлялась, например, посредством отказа в выдаче паспортов целым деревням, что лишало их жителей возможности перемещаться[35]. Подчинение этому ограничению региона Полесья во время строительства советской инфраструктуры для ведения холодной войны, а именно радара для обнаружения баллистических ракет «Дуга-1» и Чернобыльской АЭС, — упущенный из виду случай ядерного колониализма.
Как и другие типы колониализма, «системы господства, предоставляющей переселенцу доступ к Земле для колониальных целей»[36], ядерное производство в Полесье привело к отчуждению земли. На этот раз в результате радиоактивного загрязнения[37]. Строительство Чернобыльской АЭС и ее подстанций в 1970-х привело к установлению военного режима в Полесье, обширной лесистой и болотистой местности, охватывающей часть Беларуси, Украины, Польши и России. Были созданы многочисленные контрольно-пропускные пункты для слежки за местным населением и возведены внутренние границы, чтобы защитить новую важную инфраструктуру от случайных глаз. Близость секретного производства плутония имела разрушительные последствия для традиционных культурных обычаев Полесья. На протяжении веков рельеф местности защищал жителей от вторжений и иностранного влияния. В отсутствие этих влияний население Полесья сохранило традиционную деревянную архитектуру, одежду и изобилие обычаев, обрядов и фольклора. Из-за изоляции жители Полесья не имели советской или национальной идентичности. Вместо того они идентифицировали себя с тутешніми, то есть местными, подчеркивая сильную связь со своей землей[39]. Со строительством Чернобыльской АЭС тутешні стали двойными заложниками советского ядерного колониализма: сперва заложниками режима безопасности, а затем заложниками радиоактивного облучения, которому они были подвержены еще за десять лет до чернобыльской катастрофы. «Загрязнение, — пишет исследователь Макс Либойрон в книге „Загрязнение — это колониализм“, — лучше всего понимать как насилие колониальных земельных отношений, а не просто ущерб окружающей среде, который является симптомом этого насилия»[40]. Неслучайно загрязненная территория совпадает с зонами повышенной охраны и наблюдения, навязанными советской империей[41].
31 марта, после пятой недели оккупации, российские войска внезапно объявили о намерении оставить территорию Чернобыльской АЭС, взяв в заложники украинских военнослужащих и отправившись с ними в Беларусь. Вероятно, часть отрядов пострадала от ионизирующего облучения, уровень которого превысил все нормы. В отличие от оккупации Запорожской АЭС, которая могла бы иметь несколько возможных объяснений, оккупацию Чернобыльской АЭС нельзя объяснить с практической точки зрения. Если, конечно, она не была чисто символической, что также типично для террористических актов. Размышляя о символическом значении Чернобыльской станции, можно вспомнить теорию аварий Вирильо. Она подразумевает, что без аварий мы пребываем в неведении относительно того, как работают технологии, или, говоря более обобщенно, относительно того, в чем заключается суть технологической современности. Без кораблекрушения изобретение корабля остается неоконченным: «Кораблекрушение — это, следовательно, „футуристическое“ изобретение корабля, а авиакатастрофа — изобретение сверхзвукового авиалайнера. Так же как чернобыльская авария является изобретением атомной электростанции»[42]. Вирильо наделяет чернобыльскую катастрофу статусом «исходной аварии», поскольку она стала ключевой репрезентацией вышеупомянутого наложения войны и мира, типичного для технологической современности. Я упоминаю этот отрывок не только потому, что столь соблазнительно размышлять вместе с Вирильо об отсроченном смысле технологических аварий, который становится полностью доступным нам только после того, как они происходят, но также и потому, что в итоге я вынуждена не согласиться с ним. Я считаю, что полная реализация атомной электростанции как символа технологической современности произошла не в 1986-м, а в 2022-м. Полной реализацией атомной электростанции как ключевой технологии современности была не авария с расплавлением реактора, а целенаправленный акт ядерного терроризма с империалистической генеалогией, осуществленный во время войны России в Украине.