Протесты в Беларуси, подавленные с помощью репрессий, явили наблюдавшему за ними миру пример отчаянной смелости беларуского народа. Вместе с тем в акциях сопротивления проявились его специфические черты: они помогают понять, что значит быть беларус:кой, но при этом не отсылают к свойственному беларуской риторике о независимом государстве консервативному дискурсу. Глядя на историю своей страны, собственную квирность и опыт гражданского активизма, исследователь:ница и беларус:ка Тони Лашден объясняет, как памежнасць и тутэйшасць помогают оставаться частью Беларуси в любой географической точке.
О чем я пишу этот текст?
Я начал:а писать этот текст в Польше и дописываю его в Грузии. К физическим перемещениям прибавляются символические. Перетекание из одного языка в другой, непостоянство круга общения, зависимость от политических и социальных процессов стран, где я оказываюсь, — хорошие примеры того, что значит быть беларус:кой.
Беларус:ка всегда знает курс злотого к евро. Он:а в курсе законодательных новшеств в Беларуси (и России). Он:а знает, где сделать страховку в Вильнюсе и кому позвонить, чтобы забрали с вокзала в Берлине.
По-граничность (как существование между границ) и транс-локальность (как существование сразу в нескольких местах) беларусо:к явно оформились после нескольких волн вынужденной миграции из Беларуси. Эти коллективные и индивидуальные перемещения подтолкнули меня написать текст о солидарности.
Мой вопрос: есть ли способы, специфичные только для беларуского контекста, практиковать солидарность, не опираясь на концепцию «нации»?
Пытаясь вернуть слову «солидарность» смысл, я понимаю ее как практику выстраивания сообществ и объединений, стихийных или системных.
Как я пишу этот текст?
Я пишу текст о Беларуси на русском языке через оптику своей квирности. Я пишу его, плотно прижавшись к своей идентичности мигрант:ки.
Как антивоенн:ая активист:ка, я провел:а почти целый год в беседах с участни:цами феминистских и антивоенных коллективов. Эти беседы помогли мне увидеть историю антиимпериалистского и деколониального сопротивления в Восточной Европе, Центральной Азии и на Кавказе и очертить место, которое я могу в нем занять.
В отличие от анализа контекстов западных империй большая часть деколониального знания о Беларуси вытеснена на периферию. В своем тексте я хочу поставить этот опыт в центр и, оттолкнувшись от идеи «нации», исследовать другие формы, которые солидарность приобретала и приобретает в Беларуси.
В свободном доступе статей, книг, блогов и других документов, осмысляющих положение Беларуси, «национальной идеи» в анти- или деколониальном анализе, немного. Поэтому я просил:а людей делиться со мной такими материалами.
Мне присылали фотографии неоцифрованных книг и копии сборников, неизвестных гуглу. Многое я узнавал:а устно, беседуя с участни:цами левых демократических движений Беларуси, пришедшими в активизм еще до 2010-х[1].
Попытавшись реконструировать генеалогию деколониальной критики в Беларуси, я понял:а, что часть гражданского активизма осталась запечатлена лишь в телах людей, создававших и проживавших его. Они несут в себе эту историю, а публичное поле — с архивами, документами и медиа — по большей части пустует.
Отсутствие или недоступность физических источников или онлайн-пространств, где сохранялось бы деколониальное знание, не случайность. Это стало результатом систематической государственной политики, ориентированной на сближение с Россией, и десятилетий репрессий.
После развала СССР антиимпериалистская критика в Беларуси была сопряжена с идеей о разрыве связи с Россией[2]. Программой гражданских движений и политических стал полный комплекс идей о восстановлении «национальной» независимости — экономической, культурной и политической сепарации от России, возведении беларуского языка в статус титульного, его переосмыслении.
Беларуская риторика национального независимого государства черпает многое из консервативного дискурса, так было и в 1990-е, так происходит и в наши дни[3]. Проект национального возрождения опирается на патриархальное восприятие нациестроительства, где репродуктивное давление — «возрождение нации» через рождение детей, брачность и принудительную — работает как базовая практика.
Сама же концепция «нации» в Беларуси связывается с воображением сообщества через реставрацию традиций, ограничение миграции, восстановление беларуской нации и откат к беларускому обществу времен Великого княжества Литовского[4].
После первых выборов в 1994 году начались государственные преследования гражданских, политических и культурных активист:ок. Вскоре они переросли в массовые репрессии[5]. За тридцать лет после получения независимости Беларусь прошла несколько болезненных волн русификации.
Государство вытесняло беларуский язык путем изменения школьного образования и программы беларуской литературы, закрытия беларускоязычных школ и лицеев, изменения топонимов, лишения беларуских книгоиздателей лицензий на печать, закрытия независимых беларуских медиа и включения все большего количества российского контента в сетки вещания. Эти и многие другие практики ориентировались на придание единообразия культурному и политическому полям в Беларуси.
Продолжавшиеся почти год закончились в феврале 2021 года. Но культура независимой Беларуси и беларуский язык продолжают испытывать давление. Власти задерживают культурных деятель:ниц по самым разным поводам: от говорения на беларуском языке в публичных пространствах до его использования для освещения памятников архитектуры в блогах. Из политзаключенных в Беларуси 115 человек — это деятель:ницы культуры[6].
Несмотря на все это, беларус:ки продолжают Беларусь внутри страны и за ее пределами.
Что объединяет беларусо:к друг с другом и как они объединяются с другими людьми?
Памежнасць как стратегия выживания
Давление на беларускую культуру и язык, политическая и экономическая зависимость от другого государства, сложность в отстаивании идентичности — все это уже оформившиеся части беларуского контекста.
Административно и политически после утраты независимости Великого княжества Литовского в 1569 году Беларусь находилась в составе разных государств: Речи Посполитой, Российской империи и СССР. О Беларуси можно думать как о части империй, а можно — как о регионе, который за эти годы получил межпоколенческий опыт сопротивления и насилия. Массовые казни, расстрелы, аресты и ссылки — традиционные способы подавления восстаний за независимость и свободу в Беларуси.
Беларусь как территория на маршруте с условного Запада на условный Восток не только территория завоевания, это еще и пространство взаимопроникновения смыслов. Концепция памежнасці, предложенная Игорем Бабковым, описывает Беларусь как регион между географическими и культурными границами[7]. При этом жизнь на границе не то же самое, что жизнь на периферии. Памежнасць как принцип не опирается на метрополию, она обращена сразу к нескольким другим контекстам, из которых активно заимствует идеи, переосмысляет их и внедряет локально.
Беларуский гражданский активизм подсвечивает памежнасць как принцип действия. Разговаривавшие со мной активист:ки, покинувшие Беларусь после протестов 2020 года, сейчас занимаются активизмом «и здесь, и там» (даже несмотря на то, что «там» кажется утраченным). Активист:ки выстраивают диаспоральные сообщества в Варшаве, Тбилиси, Вильнюсе, Берлине — и вместе с этим продолжают работать для Беларуси.
Активизм «и здесь, и там» отражает, как памежнасць формирует жизнь между и внутри сообществ. Я и сам:а оказал:ась в схожем процессе постоянного перемещения и перемешивания границ. С 2020-го моя активистская практика разлилась сразу на несколько контекстов и стала опираться на Минск, Киев, Вильнюс, Тбилиси и Стокгольм. Постоянно заимствуя и примеряя части других контекстов, я так или иначе «занимал:ась» Беларусью.
Памежнасць реализовывается в межкультурных стратегиях и наднациональных практиках, сочетающих элементы разных культур. Таким, к примеру, было униатство — религия на базе католической традиции и греческого обряда, распространенная вплоть до XIX века, пока Российская империя полностью не подавила ее. Или и , которые показывают, как соседство с разными сообществами преобразовывало Беларусь.
Памежнасць функционирует и через бытовые практики. До 2020 года многие беларус:ки получали и учили польский, но жить при этом оставались в Беларуси. Возвращением заканчивались и поездки «на закупы» в Вильнюс, Белосток или Варшаву: переход границ (физических и символических) не подразумевал оставления дома.
Опыт жизни в Беларуси — это опыт флюидности, навигации в сложных системах преследования и наказания, соприкосновения и с Европой, и с Россией. Быть частью Беларуси — значит всегда быть на стыке культурных и политических контекстов, переключаться между их разными регистрами и постоянно создавать свою идентичность .
Таким образом, беларус:ка перемещается между сообществами. В эмиграции он:а продолжает поддерживать связь с Беларусью, оставаясь в курсе новостей и последних изменений «дома», строит связи с диаспорой в стране пребывания и пытается наладить контакт с другими сообществами вокруг, ведь от соседских сообществ зависит выживание и дальнейшее благополучие.
Отсюда берется памежная солидарность: я стараюсь понять тебя и помочь тебе, потому что от этого зависит моя жизнь.
Тутэйшасць как не-идентичность
Исторически на территории Беларуси регулярно происходили войны — как за ее земли, так и по касательной, между другими государствами. Здесь часто менялась власть, создавались и отменялись законы. Можно проследить характерную для Беларуси репрессивную спираль даже на примере уже упомянутого униатства: начавшись как государственная религия, за несколько веков оно превратилось в подавляемую и наказуемую практику.
Такой подвижный контекст располагает к поиску специфических стратегий выживания. Одна из них заключается в стремлении описывать и идентифицировать себя гибким образом — тутэйшасць[8].
Тутэйшасць формируется как ответ на неопределенность контекста. Если конкретизированная самоидентификация влечет за собой вполне определенные социальные и политические санкции, то гибкое описание своей принадлежности поможет сохранить жизнь.
Дословно «тутэйшыя» — это те, кто связан с территорией («Ты хто?» — «Я тутэйш:ая», то есть «Я отсюда»). При этом территория эта не имеет конкретных очертаний, населена разными языками и культурами. Встречаясь и соприкасаясь с ними, тутэйш:ая определяет себя.
Беларус:ка — это персона между стран. Не украин:ка, не русс:кая, не поляч:ка. Формулируя такую размывающуюся идентичность, беларус:ка оставляет пространство для исследования и при необходимости «утекания» между национальными границами.
Такая гибридная идентичность[9] размывает контур идеи «нации». Вместо исторического мифа о «национальной» победе или травме тутэйшасць предлагает солидаризироваться на принадлежности к месту, на связанных с ним общих ценностях и практиках взаимной заботы — узаемаклопату.
Эта практика повсеместно встречалась мне среди феминистских и квир-активист:ок. Она помогала сохранять дистанцию между правым дискурсом и не вовлекаться в обсуждение «Что значит быть беларус:кой?». И вместе с этим она вписывала нас в локальный контекст[10].
Из этой точки локальности росли многие коллективные инициативы. Я сам:а участвовал:а и в урбанистских начинаниях, и в инициативах зеленых, и в театральных проектах, если они были ориентированы на Минск.
Солидарность становится сопричастностью: мы делаем что-то вместе, потому что мы связаны опытом места.
Беларусь как коллективное действие
Описанные стратегии солидарности раскрылись волной коллективной взаимопомощи на протестах 2020 года и в последовавших низовых инициативах: создании фондов помощи, сборах, диаспоральных проектах поддержки беларус:ок.
Эта стихийная солидарность возникла в пространстве, свободном от ригидной «национальной» нормы. Связанная с общностью идеи, она также оказалась связана с общностью территории — физической, на примере , и символической, на примере .
Опираясь на памежнасць и тутэйшасць, беларус:ка ощущает себя частью Беларуси (как идеи, как проекта, как реально существующей страны) через действие. Он:а напрямую включается в процесс изобретения Беларуси через соучастие и формирует ее наполнение на базе ее ценностей (честности, справедливости, неприятия насилия, уважения к человеческой жизни[11]).
Плюрализм культурного поля и инклюзия маргинализированных групп, которые часто вытесняются из идеи «нации» (ЛГБТКИ+ люди, люди с инвалидностью, пожилые люди), дали возможность массового гражданского участия. Но эту инклюзию маргинализированные группы обеспечили себе сами. Именно их субъектность, то есть восприятие себя как легитимных участни:ц процесса, помогла реализовать коллективное действие.
Разговаривая с людьми из Беларуси об их самоощущении, я слышу, что опыт 2020 года и последовавших за ним репрессий, вынужденной миграции, расставания с домом и возвращения в него помог сформулировать, что значит быть человеком из Беларуси.
Нарушение ключевого принципа памежнасці — возможности быть и дома, и «за границей» — для многих обернулось глубокой личной и коллективной болью. Испытывая ее, ощущая специфику беларуского контекста, видя схожесть собственных ценностей с ценностями сообществ в других странах (будь то антивоенное сопротивление или сопротивление государственным репрессиям), беларус:ка определяет свою принадлежность сейчас.
Возвращаясь к вопросу о специфических стратегиях солидарности за пределами «нации», которым я задавал:ась в начале этого текста, я даю ответ.
Для меня солидарность па-беларускі — это процесс, который опирается на пограничность и свободу от нормативной «национальной идентичности». Эта солидарность растет в условиях множественности культур и укореняется через ценности.
Эта солидарность высвобождает Беларусь и перепридумывает ее как общее дело.