9 декабря 1994 года Борис Ельцин подписал два документа: указ о «мерах по пресечению деятельности вооруженных формирований» в Чечне и постановление о силовых методах «разоружения» этих формирований. Спустя два дня началась первая российско-чеченская война.
В совместном материале «Беды» и «После» Лилия Юлдашева размышляет о российской колонизации Северного Кавказа и рассказывает о борьбе житель:ниц Чечни за свою свободу.
«После» (posle.media) — левая социалистическая платформа для политического осмысления преступной войны против Украины, ее предпосылок и последствий.
Военная агрессия, которой сегодня противостоит Украина, и бесчеловечное отношение, с которым сталкиваются граждан:ки Украины на оккупированных территориях, не уникальны для истории постсоветской России. Замещение внешней политики прямым насилием лежит в основе путинского режима, становление которого пришлось на начало Второй Чеченской войны. Уже тогда, в 1999 году, на фоне стареющего Ельцина, неспособного принимать политические решения, Путин предложил использовать военный захват, неизбирательные бомбардировки населенных пунктов и террор в отношении мирных житель:ниц для разрешения «чеченского кризиса».
Однако за пределами Ичкерии лишь немногие, в первую очередь правозащитни:цы и журналист:ки, заметили ужас тогдашних событий. Российское общество, которое, как кажется, в 1990-е годы стремилось к демократизации и гуманизации, оставалось равнодушным к бесчеловечным методам ведения Чеченской войны. Эта близорукость, подпитываемая верой в образ террориста-моджахеда, растиражированный в СМИ, вероятно, стала предтечей общего безразличия и к последующим военным действиям. В 2008 году не было массовых протестов против вторжения в Грузию, как и не было их в 2010-е против российского участия в войнах в Сирии и ЮАР. А уже в 2014 году большинство населения страны восприняло оккупацию Крыма как признак возрождения величия родины.
Установление в Чеченской Республике авторитарного режима Кадырова, которым закончилась Вторая Чеченская война, позволяет говорить о задачах путинского режима на оккупированных территориях Украины: полный контроль над публичной сферой, подавление оппозиции силовыми методами (фильтрационные лагеря, похищения, пытки, репрессии в отношении активист:ок и членов их семей), полная лояльность, отсутствие гражданских прав и свобод, использование житель:ниц региона в качестве ресурса в вооруженных конфликтах (принудительная мобилизация).
Известно, что колониальное насилие работает как бумеранг: опробованное на территориях колоний, оно возвращается в метрополию. Мы можем видеть, как методы пыток, слежки, похищений, жестких задержаний и запугиваний, требований от авторов критики в адрес режима публичных извинений (их видеозапись) мигрируют из Чечни в другие регионы. Разрабатывая стратегии сопротивления и тактики неповиновения режиму, антивоенное движение может учитывать опыт людей, которые на протяжении последних 25 лет действовали в условиях пусть и не аналогичной, но структурно схожей чрезвычайности.
Российский колониализм и Кавказ
Утверждение, что, в отличие от европейских государств, Россия никогда не вела колониальных войн, — важная часть современного российского идеологического нарратива. Однако долгая история завоевания Северного Кавказа и репрессий в отношении северокавказских , начавшаяся еще в 1801 году и доходящая вплоть до сегодняшнего дня, демонстрирует отчетливо колониальный характер нововременных форм российской государственности, будь то Российская империя, СССР или Российская Федерация.
Колониальный взгляд на историю Кавказа и кавказских войн глубоко пропитывает российское общество, проникая в образование и культуру. Произведения классиков русской литературы (Лермонтова, Бестужева-Марлинского, Пушкина, Толстого, Грибоедова и др.), которые входят в обязательную школьную программу, полны ориентализма и экзотизации. Народы Кавказа здесь изображаются как «гордые и непокорные горцы», требующие «усмирения», «покорения» и «христианизации». Война при этом рассматривается как «историческая необходимость», а офицеры и генералы российской армии (вроде Алексея Ермолова), известные жестокими методами ведения войны, порой и вовсе выступают в образе отважных полководцев и героев.
Стоит отметить, что некоторые из канонических авторов все-таки выражали антивоенную позицию и критиковали политику Российской империи на Кавказе, стремились создать поэтизированные, сложные образы «горцев». И все же большинство из них просто по факту происхождения вынуждены были стать офицерами российской армии. При этом точка зрения авторов кавказского происхождения (на Кавказскую войну, историю развития региона, его репрезентацию и пр.) в широком российском культурном поле практически не представлена, и этот факт никогда не становился предметом общественной дискуссии.
Литература Северного Кавказа была преимущественно арабоязычной (вследствие исламизации региона, завершившейся в XVI веке), а также существовала в качестве устного творчества на языках. До нас дошло лишь небольшое количество как арабоязычных памятников, так и записанных фольклорных произведений на, к примеру, чеченском языке. Этот факт напрямую связан с репрессиями и депортацией народов Кавказа, таков результат буквального уничтожения носитель:ниц фольклорного знания, культурных объектов и текстов. Что касается имеющихся текстов, то они не попадают в образовательные программы ввиду наследия колониальной политики стирания памяти и знания о локальных культурах. Так, один из немногих сохранившихся историко-художественных памятников о Кавказской войне — хроника Мухаммеда Тахира ал-Карахи «Блеск дагестанских шашек в некоторых шамилевских битвах» (написан на арабском в 1850-е, переведен на русский в 1941 году) — остается в поле интереса специалист:ок по российской арабистике (но не студент:ок исторических или филологических факультетов). Это системная проблема: более 180 языков, на которых говорят, пишут и мыслят в многонациональной России, не входят в историю ее литературы. «Русская литература», если обращаться к школьным и университетским программам, не совпадает ни с «российской», ни с «русскоязычной». С одной стороны, она исключает произведения автор:ок из России, написанные на других языках; с другой, исключает пишущих на русском языке автор:ок из других стран. Это двойное исключение создает иллюзию языкового и художественного пространства внутри России, а также относительного соответствия зон присутствия русского языка границам государства. Отсюда недалеко до идеи, что русскоязычные территории должны стать российскими.
Отсутствие рефлексии о том, как именно культура встроена в политику государства и является ее инструментом, в том числе обязано расхожему представлению о литературе как об устойчивом эстетическом каноне, первостепенную важность в котором играют характеристики художественного плана. Такой некритический и деполитизирующий подход к литературе позволяет выносить за скобки историю и обстоятельства производства как самого канона, так и отдельных произведений, в том числе историю насилия и угнетения. Для понимания текущего этапа российского колониализма и солидаризации в политическом противодействии режиму нам необходимо пересмотреть историю завоевания Кавказа — увидеть в ней прежде всего историю сопротивления захвату, универсализации, стиранию идентичности, истории и языков региона. Это значит разглядеть его субъектность: военное сопротивление и прямое противостояние русским генералам во времена империи, сохранение религиозных, культурных и языковых народных традиций во времена раннесоветских репрессий, а также правозащитную, журналистскую и активистскую работу последних 30 лет.
Чеченское сопротивление: 1991 год — настоящее время
После распада СССР у России был шанс признать ответственность за захват, колонизацию и репрессии в отношении коренных народов, чьи территории вошли в состав страны вследствие долгой истории имперской экспансии. Запрос как на эту критику, так и на национальное самоопределение в то время буквально витал в воздухе. Признание Ельциным Чеченской Республики Ичкерия, заявившей о независимости, могло бы и вовсе стать началом процесса сепарации других национальных республик, что вызывало очевидные опасения представителей власти. Привело бы это к фактической федерализации страны или осталось уникальным прецедентом, мы уже никогда не узнаем. Однако шанс на деколонизацию страны и демократизацию в 1991 году был упущен, а вместо отказа от колониальной политики был взят курс на ее продолжение.
Еще до начала Первой Чеченской кампании в Ичкерии возникли практики сопротивления новой российской власти. Их можно разделить на четыре условных группы: боевые, политические, правовые и этические. Боевое сопротивление предполагало вооруженные столкновения с представителями силовых структур федерального и регионального уровня (после установления кадыровского режима в регионе). Политические требования реализовывались в виде демонстраций, митингов, создания политических объединений и платформ. Сопротивлением в сфере защиты прав житель:ниц Чечни и фиксации их нарушений занимались и занимаются активистские и правозащитные группы, юрист:ки и адвокат:ки, журналист:ки и блогер:ки. Этическое сопротивление, апеллирующее к категориям справедливости, достоинства, признания преступлений и права на горевание по их жертвам, включает в себя сохранение памяти о событиях в Чечне, сбор устных свидетельств людей, переживших войну и репрессии, и свидетельств членов их семей.
Федеральные власти пытались представить военное сопротивление через единый образ сепаратиста (или террориста), в то время как это сопротивление не было однородным. За власть в Чечне и против российских войск боролись разные группы. В 1990-е годы это были войска Конфедерации горских народов Кавказа (в их составе был Шамиль Басаев, позже собравший собственный батальон и ставший лидером сепаратистских сил), пророссийские группировки и антидудаевская оппозиция, войска президентов республики Джохара Дудаева (1991–1996), Зелимхана Яндарбиева (1996–1997) и Аслана Масхадова (1997–2003), группировки Салмана Радуева, Турпал-Али Атгериева и Хункар-Паши Исрапилова и других. Их идеологии и политические стратегии отличались друг от друга и менялись с течением времени: от борьбы за независимость Чечни до создания на Северном Кавказе конфедерации исламистских государств или единого государства в границах Чечни, Дагестана и Ингушетии.
К началу 2000-х, когда власть в Чечне фактически перешла к Ахмату Кадырову (с 2000 года занимал должность главы администрации республики, с 2003-го — президента), он стал проводником федеральной политики, и оппозиция, противопоставлявшая себя кадыровско-путинскому режиму, ушла в подполье. Боевые столкновения продолжались вплоть до официального окончания «контртеррористической операции» (так называют войну в Чечне большинство представителей российской власти) в 2009 году, но не прекращались и позднее. Тем не менее они исчезли из повестки, да и интерес к происходящему в Чечне в российском обществе стремительно упал.
Так, к середине-концу 2010-х годов столкновения с кадыровцами стали более частыми, причем как с военными, так и с представителями полиции республики. Вероятно, именно силовики символизируют политику Кадырова. Отличало эти столкновения то, что в них участвовали молодые люди, выросшие в условиях войны и потерявшие из-за нее членов семьи. К началу 2020-х годов сопротивление силовыми методами сошло на нет: в ходе «контртеррористических операций» были убиты или задержаны наиболее активные члены группировок. Согласно официальной позиции Кадырова, они были связаны с радикальной исламистской организацией . Подтверждений этому представлено не было.
Помимо публичных выступлений и демонстраций против войны (политических протестов), в Чечне все это время велись правозащитная и связанная с ней журналистская работа, сбор свидетельств военных преступлений и злоупотреблений со стороны силового аппарата, пыток и похищений несогласных. И если из широкого общественного внимания события в Чечне уходят с начала 2000-х, то правозащитная журналистика не перестает работать на протяжении всех последних 25 лет. Стоит отметить грозненское отделение центра «Мемориал» под началом правозащитницы Натальи Эстемировой. «Мемориал» собирал дела о пытках, убийствах и исчезновениях людей, материалы о незаконных действиях как местных, так и федеральных властей, писал о , документировал свидетельства людей, переживших насилие со стороны военных и силовиков. После убийства Эстемировой в 2009 году грозненское отделение «Мемориала» возглавил , но работать в прежнем режиме оно уже не могло из-за угроз, нападений на журналистов и погромов офисов. В 2018-м против Титиева было возбуждено уголовное дело по статье 228 (она часто используется в Чечне для задержания активистов: незаконные приобретение, хранение, перевозка наркотиков), в том же году он был осужден на четыре года тюрьмы, в 2019-м освобожден условно-досрочно. Грозненское отделение «Мемориала» прекратило работу, однако архивы данных о жертвах и исполнителях репрессий по-прежнему доступны для публичного ознакомления.
Несмотря на репрессии, оппозиционная журналистика и правозащитная деятельность продолжились с помощью телеграм-каналов и активистских аккаунтов в соцсетях, за счет взаимодействия низовых инициатив и групп взаимоподдержки. С 2003 года и по сей день продолжает работу независимый журнал «Дош» (в переводе с чеченского — «слово»), освещающий политическую и общественную жизнь в регионе. Телеграм-канал регулярно публикует списки пропавших без вести и проводит собственные расследования . Во время работы над этим текстом огласке были преданы пытки и убийство активиста канала Салмана Тепсуркаева. Несмотря ни на что, канал продолжает освещать ситуацию в Чечне. Показательный случай — репрессии в отношении семьи Янгулбаевых (братьев Ибрагима и Абубакара, их родителей Сайди Янгулбаева и Заремы Мусаевой), которые начались в 2015 году и продолжаются до сих пор. Активист и юрист Абубакар Янгулбаев продолжает освещать это дело и другие случаи (несколько лет он также сотрудничал с проектом «Комитет против пыток»). Именно длинная история Чеченских войн, по его мнению, стоит за сегодняшними репрессиями.
Чеченский опыт и солидарность
После начала полномасштабного вторжения в Украину в русскоязычной среде появились дискуссии о коллективной вине и ответственности, которые часто перерастали в самообвинения и взаимные упреки. Хотелось бы, чтобы мы — россияне, граждане России, люди с российским паспортом вне зависимости от этничности — перестали дискутировать об этом и приняли тот факт, что действия правительства и президента, согласны мы с ними или нет, не лишают нас возможности выбора и действия, а значит, и ответственности.
В этом смысле опыт сопротивления чечен:ок сегодня особенно актуален. Они находили и продолжают находить в себе силы бороться, когда возможности борьбы ограничены, риски высоки, а власть выстраивает образ единого народа, чьи интересы она якобы представляет. Режим Кадырова апеллирует к чеченским/ традициям и ценностям, пытаясь присвоить себе право репрезентировать чечен:ок. Тем же самым занимается и федеральная власть, изобретая интересы «русского мира», «традиционные ценности» и историю народов в составе Российской Федерации. С последним у кремлевской пропаганды все время возникают сложности: различные народы то появляются как самостоятельные субъекты, то сплавляются в фигуре обобщенного русского, а то и вовсе заявляют о себе в гибридных и химерических формах (к примеру, пропагандистский лозунг «Я калмык, но сегодня мы все русские!»).
У чеченского сопротивления есть стратегия противостояния образам пропаганды, которая опирается на знание собственной истории, религии, языка и культуры, героев и героинь, альтернативные образы достойных уважения представитель:ниц народа. Их можно противопоставить как создаваемым в СМИ образам боевиков и террористов, так и насаждаемым режимом Кадырова псевдотрадиционным социальным ролям чеченских мужчин и женщин.
Альтернативные образы нужны сопротивлению, основанному как на этничности, так и на гражданственности. После начала полномасштабного вторжения в Украину появилось множество инициатив, объединяющих антивоенную и антиколониальную повестки. Люди объединяются, потому что видят собственную историю, говорят на одном языке и могут представить себя частью общего, одного народа, образ которого можно отделить от создаваемого пропагандой, отделить от истории государства, русского языка и колониальной культуры. Без чувства общности устойчивое сопротивление невозможно.
Аналога такого альтернативного образа россиян в политическом поле пока не видно. Карикатурный и мгновенно превратившийся в мем образ «хорошего русского» как раз демонстрирует эту нехватку. Какими могли бы быть образы антивоенно, оппозиционно и антиколониально настроенного россиянина? Что могло бы стать общностью и позитивной программой общегражданского протеста? И какими могут быть политические альянсы в современной России, не стирающие этнические и культурные различия, а приветствующие их, не замалчивающие исторические и коллективные травмы, занятые не раздором, а солидаризацией вокруг общей цели?
История чеченского сопротивления может помочь в поиске ответов на эти вопросы — не из-за схожести ситуации, а в силу того, что длительное время игнорируемый опыт колониального насилия, переживаемый чечен:ками, требует пересмотра собственных позиций и выработки новых оснований для возникновения солидарности. Для народов, чьи земли были оккупированы и колонизированы, чья история и культура стираются, а земли и ресурсы выкачиваются Москвой, чеченское сопротивление — пример стойкости и возможных политических решений, самым радикальным из которых может быть сепаратизм и создание автономных политических субъектов. Для этнических русских и тех, чья этническая идентичность сложна или предана забвению, это прежде всего вопрос о готовности признать колониальное насилие как неотъемлемую часть внутренней политики России. Это вопрос о том, как солидаризироваться поверх идентичности, отстаивая права и свободы других как свои, бороться за политику как общее благо.