Савиных Анатолий Владимирович, 1963 года рождения, знак зодиака: Скорпион, уроженец города Смоленска и единственный наследник своего отца, потомственного военного, придя с недельного обхода квартирантов, открыл сайт покупки дачных участков.
Выйдя на пенсию по состоянию здоровья после перетасовки блата и взаимных одолжений в военном госпитале, Анатолий Владимирович разменял трехкомнатную родительскую квартиру на несколько однушек. В одной, самой скромной («А мне шиковать и не нужно», — басил Анатолий Владимирович на семейных торжествах, куда в последние годы его звали всё реже), жил он сам. Две другие сдавал и каждую неделю приходил с визитами на квартиры. К жильцам Анатолий Владимирович был требователен. Детей и животных он не переносил: от них только грязь и убытки. Мужчинам он не сдавал из-за нечистоплотности, курящим не сдавал из-за порчи ремонта, с людьми без российского паспорта по понятным причинам вообще не контактировал.
В одной квартире у него жили две короткостриженные девушки, которые никогда не открывали сразу после звонка и заставляли его стоять под дверью. Анатолий Владимирович ждал положенные две минуты, а потом заходил, воспользовавшись своими ключами. «А что вам прятать, девчонки, мужиков, что ли?» — добродушно смеялся он, проверяя показания счетчиков и состояние квартиры. «Вы вообще-то нарушаете нашу приватность», — пищала одна из них, и Анатолий Владимирович советовал ей сходить в полицию и рассказать там о нарушении ее прав.
В другой квартире жила женщина лет сорока, которая вечно строчила ему сообщения в вайбере, пытаясь узнать, когда именно он придет с обходом, чтобы она была дома. Анатолий Владимирович почти всегда врал ей о времени своего визита. Квартира его, и отчитываться он ни перед кем не должен. Женщина исправно отдавала ему арендную плату в маленьких белых конвертах (банковские переводы Анатолий Владимирович не признавал), но всё равно в ней ощущалась какая-то гнильца. Приходя в ее квартиру, Анатолий Владимирович менял некоторые вещи местами и изредка кое-что прятал, так, шутки ради. Женщина звонила ему после этих визитов и, захлебываясь, кричала: «Вы что, опять трогали мои вещи?!» Анатолий Владимирович называл ее дурой, малохольной, истерицей и выдумщицей. Она бросала трубку, а через несколько дней, когда находила свои спрятанные помады, трусы, чашки и таблетки, писала с извинениями.
После размена квартир и обретения долгожданного постоянного дохода, не требовавшего чрезмерных усилий, Анатолий Владимирович решил купить дачный участок и переехать в собственный дом. В России, конечно, покупать он ничего не хотел, смотрел соседние области через границу. Землю там отдавали по бросовой цене: можно было купить участок в заповеднике, а с участком — лицензию на отстрел животных, сбор грибов и ягод. У всего была своя цена, и этот хозяйственный подход был ему понятным и близким.
Разница в ценах будоражила воображение Анатолия Владимировича. Иногда он представлял, как, переехав жить в деревню и урезав свои расходы до минимума, он выкупит еще несколько домишек по соседству. При минимальном расходе капитала домики можно будет сдавать дачникам — ну хотя бы тем же москвичам — и получится несколько тысяч чистой прибыли за лето. Цифры сбивались в стройные столбики, воображаемые накопления росли — и Анатолий Владимирович впервые за долгое время после смерти обоих родителей чувствовал себя в безопасности.
К будущему участку было много требований. На даче Анатолий Владимирович хотел отдыхать («Хватит, уже наработался!»). Рисовались пасторальные сцены: он, в широкой белой льняной рубашке, после прогулки в лесу неподалеку от предполагаемого дома выходил к чистейшему озеру. Там он отдыхал вместе с деревенскими и между ними журчала приятная беседа. Для этой толстовской фантазии нужна была и вода рядом, и лес. Но главное, конечно, земля. Выходя из дома, Анатолий Владимирович хотел чувствовать свободу, ширь, мощь — и хотел знать, что это всё его.
Нет, конечно, в старой квартире родителей была квадратура: сто метров на троих, казалось бы, вполне достаточно. Но Анатолий Владимирович жил в детской. Мать выселила его туда из большой родительской спальни, как только перестала кормить грудью. Детская была крошечной. Туда вставала кровать и небольшой шкаф, игрушки хранились на антресолях. Кроме зала, где по периметру были расставлены прожорливые серванты, которым мать скармливала фотографии, вазы, фарфоровые сервизы из Чехословакии, был еще кабинет отца. Когда Анатолий Владимирович лет в четырнадцать спросил за одним из мрачных, молчаливых ужинов, можно ли ему с отцом поменяться комнатами, тот отхлестал его ремнем так, что пряжка оставила несколько шрамов на спине. Больше вопрос не поднимался, пока отец не умер. Вслед за ним через несколько месяцев умерла мать, и впервые Анатолий Владимирович остался в квартире один.
Квартира была ему на вырост. После смерти родителей он несколько раз заходил в родительскую спальню, но ночевал всё равно в привычной детской. Кабинет отца для Анатолия Владимировича не существовал вплоть до дня продажи квартиры. Открыв дверь этой комнаты для покупателей, он словно в первый раз увидел и нелепый гипсовый бюст Суворова, и полинялое верблюжье покрывало на кресле, и библиотеку, покрытую хлопьями пыли. «Отсюда, думаю, всё можно выбросить будет — и станет просторно», — прокомментировал он, и ничего не шевельнулось, не дрогнуло, не надорвалось, и отношения с отцом не приобрели никакой неожиданной глубины после столкновения с его убежищем.
На сайте продажи дачных участков Анатолий Владимирович обычно пролистывал первые две страницы объявлений, откликался на парочку из спортивного интереса. Просил дополнительные фотографии, начинал немного торговаться, а потом удалял переписку. В этот раз главная страница с фотографиями обновлялась чуть дольше обычного, но первым, что Анатолий Владимирович заметил, было поле. Щедрое, звенящее от желтизны, урожайное поле, а над ним — небо.
Он замер, а потом стал щелкать дальше. Небольшой дом, ничего особенного, бедненько, но чисто. Потом цветник, грушевый сад, парник — всё как полагается. Дальше — больше. Лесок через дорогу и еще парочка пейзажных фотографий. Вот то же поле, но теперь с другого ракурса, а вот опушка леса, узкий ручей. И пруд. Не озеро, конечно, но видно, что пруд глубокий. Нырнуть точно можно.
Анатолий Владимирович отреагировал мгновенно: «Готов приехать на просмотр в выходные». Похрустел пальцами, размял шею, подготовился к быстрому ответу. Сообщение не читали. Анатолий Владимирович стал щелкать по другим объявлениям: то земли было всего пять соток, то леса не было, то на фотографии подслеповато щурился разваливающийся дом. «И за такую халупу — три тысячи долларов, люди с ума посходили». Не выдержал — пошел на кухню греметь чайником и, пока наливал чай, услышал короткий сигнал.
«В выходные уже заберут дом — мне за час написало человек тридцать. Телефон обрывают. Хотите смотреть — приезжайте завтра».
Где он найдет машину? Как доберется? Все-таки не самый близкий свет: ехать часа два. Может, подсядет к кому? Написал «хорошо, приеду» быстрее, чем успел придумать, как приедет.
«Звоните, как будете в городе, оттуда я вас подвезу», — она оставила номер телефона и подписалась: «Алеся».
*
«А все-таки как у вас убрано! Какой чистый город! Сразу видно: когда у власти приличный человек, то везде порядок», — Анатолий Владимирович энергично затряс руку Алеси. Рука была прохладной и немного влажной — не девушка, а лягушка.
Алесю он заметил сразу. Она стояла в тени у ратуши: вытянутое белое пятно на кирпичном боку здания. Подойдя к ней ближе, Анатолий Владимирович рассмотрел косые ржавые полосы глины на платье. Могла бы и привести себя в порядок.
«Добры(й) д(з)ень», — отреагировала она.
«А вот сразу слышно, что вы не русская, такой у вас диалект интересный», — Алеся отняла руку и махнула в сторону машины. На заднем сиденье валялся сдувшийся матрас и потрепанная соломенная шляпа.
«Что, на озере отдыхаете? Сейчас самый сезон, да, Алесечка? — кряхтя, Анатолий Владимирович забрался на переднее сиденье. Колени неудобно упирались в бардачок, и Анатолий Владимирович потянул рычаг под сиденьем, чтобы отодвинуться. Открыл окно, выставил руку, начал барабанить по боку машины, пока Алеся выезжала с парковки, — к нему вернулась уверенность, напористость. — Я бы и сам сейчас не прочь окунуться, пекло такое стоит. У вас же там пруд рядом?»
«Да, совсем рядом с домом. Нам ехать километров двадцать».
«А вы берите левее, давайте с ветерком поедем, — Анатолий Владимирович потянулся к рулю, чтобы показать ей, куда именно ехать, но Алеся выставила локоть. — Много народу приехало дом смотреть? Все-таки не курорт тут у вас, откуда такой ажиотаж?»
Алеся не ответила. Анатолий Владимирович, не терпящий пустот, сам принялся заполнять беседу и сыпать объяснениями. От России близко, область хорошая, экологически чистая, вода есть, лес есть, везде порядок и чистота. Потом спохватился: как дурак распаляется, а она потом цену накрутит.
«Но все-таки чувствуется провинциальность, это вам не Смоленск, даже не Смоленская область. Но ничего, на старости лет уже хочется спокойствия какого-то, не всё же в большом городе жить».
Алеся не повернулась к нему, не стала в ответ причитать: «Ну что вы, какая же у вас старость, я бы вам больше сорока не дала». Она просто молча вела машину. Анатолий Владимирович поджал губы: как есть, жаба. Жаба и хамка.
Через обещанные двадцать километров они свернули на грунтовую дорогу. Анатолий Владимирович сидел в машине, пока Алеся гремела ключами у ворот, и, только когда она скрылась за калиткой, понял, что во двор она заезжать не будет. Машина осталась стоять на проезжей части: закрыть ее Алеся не вернулась.
Во дворе давно никто не косил. Трава была по колено, виднелась только узкая дорожка к самому дому. А что, если клещи? Анатолий Владимирович пошел быстрее через высокую пружинистую траву, которая, словно приветливая собака, хватала его за штанины. Шаг вперед — шаг назад. Он с усилием продвигался по подворку. Вдруг показалось, что по ноге что-то ползет. Он ударил по голени, рванул носок. Ничего. В ботинок забился зеленоватый колосок, оцарапал ногу. Тонкая царапина блеснула красным — и тут же закрылась.
«Можете не разуваться», — Алеся открыла веранду и пропустила Анатолия Владимировича вперед.
Дом был в хорошем состоянии. Анатолий Владимирович поскреб оконные рамы, постучал по полу, не поленился встать на четвереньки и заглянуть под кровать. Посмотрел печку, пощелкал выключателями, сел на диван. Прислушался.
Мог бы он себя тут представить? У дома был женский характер: ажурные занавески, вышитые скатерти, самодельные половики. Конечно, хорошо бы иметь рядом какую-то женщину, все-таки и постирает, и приготовит, и уберет. Может, кого-то из деревенских? Так и платить не надо будет, купишь бутылку водки — и в расчете. Мысли потекли лениво и сыто, и Анатолий Владимирович откинулся на диван.
«Алесечка, спасибо, что показали. Спасибо», — возникла пауза. Он ждал, что Алеся предложит чай, кофе или хотя бы воды. Но она молча стояла в проеме двери, смотрела куда-то в окно, словно не была заинтересована в продаже дома. Набивает цену. Анатолий Владимирович провел по-хозяйски ладонью по спинке дивана и сам обернулся к Алесе.
«Дом, конечно, дыра. Вы это и без меня знаете, — голос Анатолия Владимировича стал мягким. — Это, конечно, здорово, что вам многие звонили. Но я в этом деле профессионал, не один дом видел. И, скажу честно, это хорошо, что я успел к вам приехать. Вижу, что вы барышня молодая, в рынке не разбираетесь, обмануть вас легко».
Он дал ей время обдумать свои слова. А потом — как будто по инструкции, удивленный своей же ловкостью и сметливостью, — вывалил скороговоркой: «Могу предложить вам пятьсот».
«Чего пятьсот?» — Алеся перевела мутный взгляд на Анатолия Владимировича.
«Долларов».
«Это слишком мало».
«Алесечка, ну а что я могу, моя ты хорошая? — Анатолий Владимирович поджал губы, как будто она его обидела. Он уже и сам начал верить, что делает хорошее дело, помогает ей сбыть этот дом, в который она наверняка сама не ездит, за которым не может ухаживать. Избавляет ее от этой тяжелой, неприятной обязанности, а она еще и носом вертит. — Водопровода в доме нет, туалет на улице, сам дом стоит на честном слове. Куда больше? Цена хорошая. Честная».
«Есть же еще поле, — ее голос был тусклым. Она повторила, чтобы Анатолий Владимирович точно услышал ее. — Есть же еще поле. Давайте, может, пройдемся?»
«Ну давайте, конечно, пройдемся», — Анатолий Владимирович чувствовал ее слабость, ее податливость раненого животного. Алеся казалась проницаемой и рыхлой: он мог вложить в нее свои слова и они бы проросли внутри. Пятьсот — красная цена. Конечно, они пройдутся, подумал Анатолий Владимирович, в поле этом он ее и дожмет.
Они вышли из дома в сад, и Алеся, ступив в море густой травы, поплыла к полю. В какой-то момент зелень как отрезали. Там, где начиналось поле, уже не росли ни саженцы, ни цветы, там с сухим шорохом ворочалась с боку на бок пшеница.
«Да вы не бойтесь, заходите», — она расставила руки и шагнула в поле. Анатолий Владимирович пошел за ней. Пшеница ощерилась, не пустила его. Анатолий Владимирович с силой продвинулся вперед — и только тогда поле расступилось.
«Алеся, пятьсот — хорошая цена. Не знаю, что вам рассказывают про цены сейчас, но больше вам не предложат. Я же пытаюсь войти в ваше положение: деньги нужны — я готов отдать наличными. И пользуйтесь на здоровье».
Алеся молча шагала вперед. Пшеничное золото струилось через ее пальцы, с сухим треском стебельки сгибались под ладонью.
«Пятьсот — и больше предложить не могу».
Алеся остановилась — и Анатолий Владимирович, пройдя еще с десяток шагов, остановился вместе с ней. Обернувшись в сторону дома, Анатолий Владимирович с удивлением осознал, как далеко они отошли. Они стояли в середине огромного поля по грудь в колкой пшенице. Кричи — и никто не услышит.
«Пятьсот — это слишком мало, — повторила Алеся. — Я продаю за две тысячи».
«Ну, знаешь ли, — Анатолий Владимирович вытер пот со лба. Солнце тяжело навалилось, липко и неприятно лизнуло по спине и оставило потный след. — Ты найди дураков, кто такую халупу хотя бы за тысячу возьмет».
Анатолий Владимирович собрался с силами и выдал последний, контрольный аргумент: «Это не дом. Это конура. Кто в таком жить будет? Пятьсот — и то много. Больше никто не даст».
Тогда она толкнула его в плечо.
Не сильно, даже и не толкнула, а просто дотронулась, но Анатолий Владимирович, от усталости, неожиданности, от жары, скрежета пшеницы в ушах, сделал шаг назад. Он нелепо взмахнул руками — нога поехала по земле.
В поле, под рядами сухостоя, оказался овраг.
Анатолий Владимирович попытался удержать равновесие, но земля провалилась под его весом, и он рухнул.
Анатолий Владимирович рухнул, как падает в погреб мешок картошки, и покатился по склону. Больно ударился о какой-то корень спиной; попытался зацепиться за траву, но стебли выскальзывали из рук, оставляли кровавые полосы. Он упал на дно оврага, застыл: жучишка, опрокинувшийся на спину. Боль растеклась темной кляксой. Зажмурился, открыл глаза.
В трех метрах над ним высилась желтая стена пшеницы. Пшеница рябила в глазах, казалась живой. Лежа на дне ямы, Анатолий Владимирович увидел срез этой земли: тонкий слой истощенного чернозема зажевывала сбитая красная глина. Овраг сочился влагой, как будто кровоточил.
«Алеся!» — Анатолий Владимирович позвал требовательно, как зовут на ковер опоздавших подчиненных. Где она?
Анатолий Владимирович попытался подняться. Нога треснула от резкой, оглушительной боли. Анатолий Владимирович охнул, вскрикнул, опустился обратно на землю, поджал колено, стал стягивать ботинок, задирать штаны. Неужели перелом? Достал стопу из ботинка, и та мгновенно набухла, расползлась во все стороны.
«Алеся, — голос Анатолия Владимировича посыпался мелкой стружкой испуга. — Алеся!»
Он позвал ее громче. Ничего не было слышно: звуки утопали в монотонном шуме поля. Он оперся о землю, снова попытался встать. Под ладонью что-то хрустнуло. Анатолий Владимирович отнял руку, стал рассматривать острые крошки под ладонью.
Кости.
«Это что же это такое, — голос его взвился, стал почти детским. — Это что же это такое!»
Анатолий Владимирович, босой на одну ногу, подорвался и начал карабкаться наверх. Пальцы утопли во влажной глине, с причмокиванием ушли внутрь стенки оврага. Анатолий Владимирович стал выскабливать выемку для подъема, но из-под красной глины показались другие похожие обломки.
Кости, кости, кости.
Чпок! — овраг выдавил из глины отполированный череп.
Он заголосил, теперь уже испугавшись по-настоящему: «А-А-А-А-А-А», а затем: «Помогите, помогите, помогите».
«Алеся, пожалуйста, помогите!»
Он покрылся весь этой красной глиной: и лицо, и рубашка, и штаны, и сломанная нога. Всё было в глине, облепившей его, как кокон.
«Помогите мне кто-нибудь!»
Но беларуская пшеница не говорила на русском и потому никак не могла ему помочь.